I believe in Steve Thompson
В качестве анонса.
читать дальше
Знакомство
Все учителя на первом же уроке высказали нам свои жесткие требования. Так что когда мы пошли на первый урок рисования, мы все были немного растеряны.
Примечательной была уже сама дорога, ведущая в кабинет рисования и черчения. Чтобы туда попасть, требовалось спуститься на первый этаж, пересечь столовую, пройти по длинному коридору, ведущему в другой корпус, миновать раздевалки и два спортивных зала, затем спуститься еще на пол-этажа и пройти до самого конца еще один коридор. Там и была дверь в кабинет рисования и черчения. Вы поняли, где был этот кабинет? В полуподвале. А если кому-то все-таки не хватает хогвартсовского антуража, замечу, что кабинет химии располагался как раз напротив. Кстати, кабинет химии еще сыграет свою роль в этой истории…
Итак, мы прошли последний коридор до конца и наткнулись на закрытую дверь. Оставалось ждать звонка на урок и появления учителя.
В этом коридоре всегда горел свет, и при этом всегда царил полумрак. Уж не знаю, почему. А еще, независимо от времени года, всегда было прохладно до зябкости.
Остаток перемены класс посвятил обсуждению нашего учителя: каждый делился тем, что слышал о нем.
- Говорят, он очень злой.
- Кто говорит?
- Старшие. Кто у него учился. У него все сначала получают двойки.
- Как это: двойки? – наша вторая отличница была в ужасе. – Рисование – это же необязательный предмет!
- А ему все равно. Он считает рисование самым главным предметом.
- Он не просто злой. Он еще странный.
- Это как?
- Ну, не знаю. Так говорят. Мне сказали, мы сами все увидим и поймем.
К моменту, когда прозвенел звонок и щелкнул, наконец, замок в двери, я была полна самых мрачных предчувствий. Рисовать я не любила, и вообще считала себя абсолютно бесталанной в этой области. И если до этого момента, успев почувствовать свои силы, я еще робко надеялась на медаль, то, прислушавшись к разгоревшейся среди одноклассников дискуссии (в которой из-за проблем с речью участия, естественно, не принимала), поняла, что медали мне не видать. И из-за чего? Из-за необязательного предмета! Наша вторая отличница периодически бросала на меня выразительные взгляды. Было похоже, что она думала о том же, о чем и я – об уплывающих от нас медалях.
Итак, раздался щелчок, и дверь в кабинет, наконец, открылась.
На пороге стоял мужчина среднего роста и неопределенного возраста. На нем был серый костюм, белая рубашка и серый, чуть светлее костюма, галстук. Довольно молодое, почти без морщин, бледное лицо было гладко выбрито. Серые глаза смотрели на нас почти враждебно. Сейчас, когда я вспоминаю его, думаю, что вряд ли ему в тот момент было больше тридцати пяти, но из-за ранней и обильной седины в некогда черных аккуратно подстриженных волосах он выглядел значительно старше, лет на пятьдесят.
За те несколько мгновений, что он рассматривал нас, он, казалось, успел вглядеться в лицо каждого ученика. Все разговоры прекратились, и наступила полная тишина. Удовлетворившись поверхностной инспекцией многоголового чудовища, именуемого 4 «б» класс, учитель негромко поздоровался и посторонился, предложив нам войти и занять места…
....................................................................................................
О трусости и малодушии
- Я посмотрел ваши работы и оценил их. Большинство весьма неплохи и сделают честь любому… - он сделал паузу, - воспитаннику средней группы детского сада. Впрочем, есть несколько вещей, вполне достойных… - и снова пауза, - учеников младшей школы. И есть две-три работы, на которые действительно стоило бы взглянуть. Но даже они вызывают сомнения. Словом, ваши рисунки не годятся для выставки. Я разочарован. Правда, - продолжил он, - особняком стоит работа… - тут он назвал мою фамилию; я изумленно уставилась на него. – Этот рисунок попал ко мне позже всех. И с ним связана история, к которой я не знаю как относиться.
Класс оживился. Даже тугодумы поняли, что происходит что-то необычное. А я не ожидала уже ничего хорошего.
- Встаньте, … - вновь прозвучала моя фамилия. Я послушно встала. – Это ваша работа? – он показал мой рисунок.
- Да, - выдавила я из себя.
- Я получил ее из третьих рук, - сказал он, вновь кладя рисунок на свой стол. - И хотя она была подписана, а ваш посредник заслуживал всяческого доверия, у меня были причины сомневаться в вашем авторстве.
Я запаниковала. Неужели он понял, что я не умею рисовать людей? Но ведь в этом нет ничего такого, мне лишь показали, как это делать, научили за десять минут, а все в рисунке я сделала сама. Неужели это – криминал? Но оказалось, что дело в другом.
- Теперь, когда вы сами подтвердили, что это ваша работа, а я склонен вам поверить, вопрос авторства отпадает, - продолжил он. – Но меня сильно беспокоит кое-что другое. Ответьте, почему вы сами не отдали мне свой рисунок?
Я молчала, уткнувшись взглядом в стол.
- Хорошо, я сам скажу, - произнес он после паузы, так и не добившись моего ответа. – Ваш посредник сообщил мне, что вы меня боитесь. Это правда? – его голос стал мягче или мне показалось? Ну, тише-то он точно стал. Я, наконец, оторвалась от созерцания крышки своего стола и заставила себя взглянуть ему в глаза. Он смотрел на меня не отрываясь и, кажется, не мигая.
Несколько человек захихикали.
- Тихо! – шикнул он на них, метнув гневный взгляд. Хихиканье тут же смолкло.
- Так это правда? – переспросил он еще мягче и тише, снова уставившись на меня.
Я не знала, что ответить, и продолжала молчать.
Его лицо исказила гримаса: смесь жалости и презрения.
- Какое… - он сделал паузу, подбирая нужное слово, - малодушие! – к презрительному выражению лица добавился презрительный тон. – Я не ожидал от вас такой трусости! - Я снова уткнулась взглядом в стол. Мне было стыдно. А он продолжил экзекуцию:
- Ответьте, я очень хочу это знать: я хоть раз чем-то вас обидел? Хоть раз накричал на вас? Хоть раз поставил вам несправедливую оценку?
- Нет, - почти прошептала я.
- Говорите громче. Я хочу, чтобы ваш ответ слышал весь класс!
- Нет! – с вызовом и слезами в голосе повторила я, вновь взглянув ему в лицо.
- Нет! – повторил он мой ответ, обводя взглядом класс и призывая его в свидетели. Затем он снова повернулся ко мне. - Тогда чего же вы боитесь?
Повисла тишина. А он, убедившись, что от меня никаких ответов, кроме односложных, все равно не добиться, вдруг произнес с неожиданной горечью, растягивая слова и делая лишнюю паузу после каждого слова:
- Вы. Очень. Меня… - и пауза подольше, как будто он вновь не сразу подобрал нужное слово. - Разочаровали…
- На сегодняшнем уроке, - оторвав, наконец, взгляд от меня и обратив его к классу, начал он обычным тоном, - мы будем учиться передавать художественными средствами структуру дерева. И хотя наш урок начался немного позже обычного, я надеюсь, что вы все же успеете… Почему вы все еще стоите? – вновь обратился он ко мне. – Вы хотите что-нибудь добавить?
- В-в-вы н-н-не… ра-раз…
- Что? – прищурился он.
- …ре-ре…решили м-м-не с-с…есть, - я с трудом выговорила это и пыталась отдышаться. Фраза была слишком длинной, и для меня непозволительной роскошью было бы начать ее снова после его «Что?». И конечно, не могло быть и речи о том, чтобы произнести ее еще раз – для этого мне не хватило бы ни дыхания, ни сил. Как я уже ранее говорила, у меня были серьезные трудности с речью.
- Ах, да, - спохватился он. - Разрешаю. Садитесь. Продолжая стоять, вы вряд ли сумеете справиться с заданием. Кстати, могли бы и сами об этом догадаться…
.....................................................................................................
Школьный квинтет
Миновало лето. Мы перешли в пятый класс. И опять ничего нового. До тех пор пока в конце ноября в начале второго урока (это был урок истории) не распахнулась дверь и на пороге не возник Давид Алексеевич.
- Сегодня утром в учительской был разговор о том, что учителя отпустят с уроков некоторых учеников, - сказал он, входя в класс. - Я пришел за ними.
- Ах, да, припоминаю, - ответила историчка. – Разумеется, я их отпущу. Вы уже кого-то выбрали?
- Нет, но сейчас выберу.
Он дошел до учительского стола и развернулся к нам. Медленно, очень медленно он обвел взглядом класс, всматриваясь в каждое лицо. Потом двинулся вдоль рядов, изучающе разглядывая нас уже вблизи. Закончив обход последнего ряда, он помедлил, развернулся, и, наконец, решительно направился к моей парте.
- Вы, - сказал он, опираясь левой ладонью о мою парту и чуть ли не угрожающе нависая надо мной.
- Я?
- Да. Вы пойдете со мной.
Я оглянулась на соседку по парте, ища моральной поддержки. Она смотрела на меня округленными глазами: смесь удивления, страха и любопытства. Отвернувшись от соседки, я обреченно взглянула в лицо Давида Алексеевича. Он досадливо поморщился, убрал, наконец, ладонь с моей парты и повернулся ко мне спиной.
- И еще вы, - обратился он к моему однокласснику Андрею, сидящему в соседнем ряду и на одну парту дальше от доски, чем я. - Оба соберите портфели и возьмите с собой. Сюда вы уже не вернетесь.
С этими словами он направился к двери, совершенно не заботясь о том, чтобы дождаться нас. Мы с Андреем в спешке побросали в портфели свои вещи и чуть ли не бегом покинули класс, сопровождаемые любопытными взглядами и перешептываниями одноклассников. Забегая вперед, скажу, что мы действительно не вернулись ни на этот урок, ни на следующий, да и на четвертый сильно опоздали.
Мы догнали его уже в коридоре. Он ничего не объяснял, просто молча вел нас куда-то. Наконец он остановился перед кабинетом музыки, достал ключи, открыл дверь и вошел внутрь. Мы последовали за ним.
Из кабинета была вынесена вся мебель, за исключением учительского стола, нескольких стульев и пианино. На полу в середине комнаты мелом была нанесена какая-то разметка. Возле учительского стола на штативе был укреплен фотоаппарат. Справа и слева от фотоаппарата располагались мощные лампы, принесенные из кабинета рисования. Сейчас они были выключены. Кое-что прояснилось: он собирался нас фотографировать.
- Ждите меня здесь, а я пока схожу за остальными.
.....................................................................................................
Неправильный разговор
Андрей выскользнул из класса вслед за остальными пятиклассниками. Мы остались одни. У меня было странное чувство, что я оказалась в ловушке. И самое обидное – исключительно по собственной вине. Ну, что мешало мне еще немного потерпеть, затратить чуть больше усилий и уйти со всеми? А теперь в любом случае придется ждать Андрея.
В пальцах рук и ног началось покалывание. Неприятно, конечно, но нестрашно, скоро пройдет.
Давид Алексеевич присел на краешек стола, задумчиво уставившись на меня.
- Вы все еще меня боитесь? – неожиданно спросил он.
Я судорожно вздохнула и кивнула.
- Кажется, последние несколько часов я только тем и занимаюсь, что доказываю вам, что не стоит меня бояться, - заявил он с легким раздражением.
Я неопределенно повела плечами и принялась растирать и массировать пальцы рук. Покалывание сменилось нарастающей болью, но я знала, что скоро и это пройдет. Надо только немного подождать.
- Что это вы делаете? – спросил он, кивая на мои руки.
- Пальцы занемели. Теперь болят. Растираю, - объяснила я.
- Почему вы сразу не сказали мне об этом? - его раздражение нарастало.
- О чем?
- О том, что у вас онемели пальцы, что вы устали, что вам больно? Почему?
- Но мне не было больно, - возразила я. – Почти. И усталости я почти не чувствовала. А пальцы занемели сразу. Я думала, что так и надо.
- Послушайте же, вы! – он сорвался на крик. – У вас сейчас настолько изнуренный вид, что, если сейчас сюда заглянет кто-то посторонний, он решит, что я действительно мучаю и запугиваю учеников!
Лично я считала, что уж для кого-кого, а для него мучить и запугивать – это как раз нормально, так же нормально, как дышать, но вслух этого, естественно, не сказала.
- И хотя бы поэтому я не могу отпустить вас на уроки в таком состоянии! – продолжил он. - Что у вас сейчас по расписанию?
- Литература.
- И ведет, конечно, Людмила Ивановна!
- Да.
Людмила Ивановна была той самой учительницей, которая в прошлом году передала ему мой злополучный выставочный рисунок, после чего Давид Алексеевич на ближайшем своем уроке устроил мне моральную экзекуцию перед всем классом… Я считала, что мне тогда здорово досталось… И тут для меня внезапно дошло, что ведь ему-то тогда досталось не меньше. Людмила Ивановна наверняка в присущей ей манере мягко пожурила годящегося ей в сыновья Давида Алексеевича за то, что он «совсем запугал бедную девочку», он наверняка был вынужден возражать и оправдываться, и, конечно же, их разговор слышала вся учительская. И, конечно же, затем пошли шепотки за спиной, против которых что ни предпринимай – будет только хуже. А на уроке он попросту мстил мне за унижение, которое пережил…
Сидя на стуле посреди кабинета музыки, глядя в сильно побледневшее, искаженное гневом и – быть того не может! – страданием лицо Давида Алексеевича, слушая его громкое учащенное дыхание, я чувствовала, что прямо здесь и прямо сейчас происходит что-то очень неправильное, то, чего не должно происходить ни при каких обстоятельствах. Школа – это сложная и строгая иерархическая структура, с большим количеством писанных и огромным – неписанных правил, и все эти правила обязательно должны соблюдаться. Учитель не должен терять лицо перед учеником, не должен так откровенничать, а ученик не должен совершать открытий, подобных тому открытию, которое я только что сделала. Я невольно заглянула в ту область школьных отношений, о которых не должна была, не имела права знать. Это было очень неправильно. И вот эта неправильность происходящего пугала меня больше всего. Точнее, должна была пугать, я это понимала, но я была настолько измучена, что мое понимание никак не опускалось на уровень чувств.
Казалось, он немного успокоился и сумел взять себя в руки.
И тогда этот неправильный, нереальный, невозможный в школьной действительности разговор продолжился.
- Вы должны были… при малейших признаках усталости… и тем более боли… сказать мне об этом, - укорял он меня. - Я устроил бы перерыв для вас и занялся другими учениками, а вы бы тем временем отдохнули.
Боль в пальцах рук понемного отступала. Зато она началась в ступнях и поползла вверх. Хорошо бы растереть и ноги, но… не при нем же!
- Я думала, что вы сами объявите перерыв, когда вам будет удобно. Тогда бы я и отдохнула.
- Вы не жаловались! – возразил он. - И я считал, что все в порядке. Вы что, боялись попросить меня об отдыхе? Вы в любой момент могли мне сказать, что больше не можете!
По справедливости, я именно сейчас должна была сказать ему, что больше не могу продолжать этот разговор. Ноги уже даже не болели, а горели от ступней и до середины бедер. Я чувствовала себя беспомощной, это меня злило, и я использовала в споре самый последний аргумент, который у меня был.
- Не в любой момент.
- Что? Почему?
- Потому что я не всегда могу что-то сказать. Я думала, что все учителя об этом знают. Вы ведете у меня второй год. Должны были сами заметить.
В довершение всего заныли суставы ног. Только не это! Не сейчас! Для полного счастья мне как раз не хватало острого приступа ревматизма. Несколько месяцев назад во время такого приступа я потеряла сознание… В пионерлагере, прямо на вечерней линейке… Если боль усилится еще чуть-чуть или продлится еще пару минут, придется просить его сходить за школьной медсестрой… А мне очень не хотелось этого делать…
- Я заметил, - сказал он совсем тихо. – Просто я увлекся работой. Хотел побыстрее увидеть всю композицию целиком. И забыл, что передо мной не профессиональные модели, а обычные дети.
Учитель, оправдывающийся перед учеником… Ситуация стала еще более неправильной, чем была до того. Мне вдруг стало стыдно и неудобно за него. И я бы много дала за то, чтобы суметь в этот момент встать и уйти, но боль в ногах и не думала исчезать или хотя бы слабеть. Приходилось ждать.
- Я мог позволить себе не торопиться, - продолжил он, - делать перерывы каждые полчаса. И мы бы все успели. Директор всем вам дал освобождение от занятий до конца дня.
Я этого не знала, а он, конечно, не счел нужным нам об этом сообщить.
Квартет, квинтет и соло на скрипке
Пользуясь случаем, я не смогла удержаться от вопроса, который беспокоил меня с самого начала этого странного разговора.
- А можно вас спросить, Давид Алексеевич?
- Давайте.
- Вы несколько часов доказывали мне, что я не должна вас бояться, вы сами это сказали. Значит, эту историю с панно вы затеяли, просто чтобы доказать мне… - вывод, конечно, был чудовищный, но он следовал из его слов.
Он ответил не сразу. Встал с учительского стола, на краешке которого сидел до сих пор, подошел к окну, за которым бушевала ноябрьская метель, и уставился на снежные вихри.
- Директор, - все так же глядя в окно, сказал он, - захотел, чтобы кабинет музыки был оформлен как-то… необычно. Я предложил сделать панно. Он согласился. Потом мы стали обговаривать детали. Довольно быстро возникла идея девочки со скрипкой. И я сразу вспомнил о вас. Но нечего было и думать о том, чтобы изобразить на панно только вас. Я ни на минуту не забывал о событиях прошлого года и совершенно не представлял, как уговорить вас поработать со мной. Как заставить вас сделать это, не вызывая у вас паники. И тогда я придумал выход. Я предложил изобразить ансамбль. По одному человеку из каждого пятого класса. Директор согласился и с этим.
- Но классов четыре. А нас пятеро, - заметила я. – Один лишний. Зачем вы взяли из нашего класса второго человека?
- Мне пришлось это сделать. Когда я сказал вам, что вы пойдете со мной, вы смотрели на меня так, будто были уверены, что как только мы покинем класс, я тут же съем вас живьем. И у меня были опасения, что вы откажетесь со мной идти.
- И тогда вы отвернулись от меня и выбрали первого же мальчика, на которого упал ваш взгляд, только для того, чтобы я все-таки с вами пошла, - закончила я за него. - На месте Андрея мог оказаться кто угодно.
- Так и было, - подтвердил он, поворачиваясь от окна ко мне. - Строго говоря, трое остальных тоже лишние. Всего лишь статисты.
- Понятно, - я чувствовала, что он говорит правду. И ведь свою первоначальную идею он все еще может воплотить: на первый кадрах у него только я. Если он захочет сделать панно только со мной, ему будет с чего рисовать…
От места, где он сейчас стоял, было до меня вдвое ближе, чем от учительского стола, на краешке которого он до этого сидел. Боль в ногах начала утихать, но все еще надежно приковывала меня к злополучному стулу. Суставы продолжали ныть, к тому же началась вторая стадия приступа: пульс скакал от 80 до 130 и обратно. И дышать становилось трудновато. Любое мое резкое движение спровоцировало бы обморок, это я знала по опыту предыдущих приступов, а терять сознание в присутствии Давида Алексеевича мне не хотелось. Может быть, все-таки попросить его сходить за медсестрой?
- Квартет из нас был бы еще ничего, - заметила я. – А вот квинтет получился какой-то странный: пятой участнице совершенно нечего делать. Она просто сидит на стуле.
- Уже поздно что-либо переделывать, - ответил Давид Алексеевич. – Панно будет таким же, как на фотографиях. Оно сильно отличается от первоначального замысла, но я сделал все, что мог. Что же касается другой моей цели, попытки избавить вас от страха передо мной, то тут, боюсь, у меня полный провал. По-моему, стало еще хуже, чем раньше. Не знаю, чем я это заслужил…
..............................................................................................
Продолжение и дополнения следуют.
Забавно, но именно в этих отрывках мой учитель почти все время "не в характере".
В отличие от других я знала его в двух испостасях: и в той, что он представал перед всеми, и в той, что была доступна только мне. Здесь в основном вторая. Описания первой - впереди. Впрочем, меня пугали оба его образа.
читать дальше
Знакомство
Я боялась его. До слабости, головокружения и дрожи в коленках. С самого первого дня. Наш класс уже успел познакомиться с учителями-предметниками по математике, истории, русскому и литературе. Классным руководителем стала географичка, ведущая у нас природоведение – в 4-м классе еще не было разделения этого предмета на биологию, географию, физику и химию.
Кабинет Снейпа находился в одной из подземных темниц. Тут было холодно – куда холоднее, чем в самом замке…ГПиФК
Все учителя на первом же уроке высказали нам свои жесткие требования. Так что когда мы пошли на первый урок рисования, мы все были немного растеряны.
Примечательной была уже сама дорога, ведущая в кабинет рисования и черчения. Чтобы туда попасть, требовалось спуститься на первый этаж, пересечь столовую, пройти по длинному коридору, ведущему в другой корпус, миновать раздевалки и два спортивных зала, затем спуститься еще на пол-этажа и пройти до самого конца еще один коридор. Там и была дверь в кабинет рисования и черчения. Вы поняли, где был этот кабинет? В полуподвале. А если кому-то все-таки не хватает хогвартсовского антуража, замечу, что кабинет химии располагался как раз напротив. Кстати, кабинет химии еще сыграет свою роль в этой истории…
Итак, мы прошли последний коридор до конца и наткнулись на закрытую дверь. Оставалось ждать звонка на урок и появления учителя.
В этом коридоре всегда горел свет, и при этом всегда царил полумрак. Уж не знаю, почему. А еще, независимо от времени года, всегда было прохладно до зябкости.
Остаток перемены класс посвятил обсуждению нашего учителя: каждый делился тем, что слышал о нем.
- Говорят, он очень злой.
- Кто говорит?
- Старшие. Кто у него учился. У него все сначала получают двойки.
- Как это: двойки? – наша вторая отличница была в ужасе. – Рисование – это же необязательный предмет!
- А ему все равно. Он считает рисование самым главным предметом.
- Он не просто злой. Он еще странный.
- Это как?
- Ну, не знаю. Так говорят. Мне сказали, мы сами все увидим и поймем.
К моменту, когда прозвенел звонок и щелкнул, наконец, замок в двери, я была полна самых мрачных предчувствий. Рисовать я не любила, и вообще считала себя абсолютно бесталанной в этой области. И если до этого момента, успев почувствовать свои силы, я еще робко надеялась на медаль, то, прислушавшись к разгоревшейся среди одноклассников дискуссии (в которой из-за проблем с речью участия, естественно, не принимала), поняла, что медали мне не видать. И из-за чего? Из-за необязательного предмета! Наша вторая отличница периодически бросала на меня выразительные взгляды. Было похоже, что она думала о том же, о чем и я – об уплывающих от нас медалях.
Итак, раздался щелчок, и дверь в кабинет, наконец, открылась.
На пороге стоял мужчина среднего роста и неопределенного возраста. На нем был серый костюм, белая рубашка и серый, чуть светлее костюма, галстук. Довольно молодое, почти без морщин, бледное лицо было гладко выбрито. Серые глаза смотрели на нас почти враждебно. Сейчас, когда я вспоминаю его, думаю, что вряд ли ему в тот момент было больше тридцати пяти, но из-за ранней и обильной седины в некогда черных аккуратно подстриженных волосах он выглядел значительно старше, лет на пятьдесят.
За те несколько мгновений, что он рассматривал нас, он, казалось, успел вглядеться в лицо каждого ученика. Все разговоры прекратились, и наступила полная тишина. Удовлетворившись поверхностной инспекцией многоголового чудовища, именуемого 4 «б» класс, учитель негромко поздоровался и посторонился, предложив нам войти и занять места…
....................................................................................................
О трусости и малодушии
.....................................................................................................
Гардероб снова задрожал, Невилла затрясло от ужаса. К гардеробу он шел как на эшафот.
- Встань вот здесь. Скажи, чего ты боишься больше всего на свете?
Невилл невнятно что-то пробормотал.
- Что ты сказал, Невилл? Я не расслышал.
Невилл умоляюще оглянулся в сторону товарищей и шепотом произнес:
- Профессора Снейпа.
Все дружно засмеялись.
ГПиУА
- Я посмотрел ваши работы и оценил их. Большинство весьма неплохи и сделают честь любому… - он сделал паузу, - воспитаннику средней группы детского сада. Впрочем, есть несколько вещей, вполне достойных… - и снова пауза, - учеников младшей школы. И есть две-три работы, на которые действительно стоило бы взглянуть. Но даже они вызывают сомнения. Словом, ваши рисунки не годятся для выставки. Я разочарован. Правда, - продолжил он, - особняком стоит работа… - тут он назвал мою фамилию; я изумленно уставилась на него. – Этот рисунок попал ко мне позже всех. И с ним связана история, к которой я не знаю как относиться.
Класс оживился. Даже тугодумы поняли, что происходит что-то необычное. А я не ожидала уже ничего хорошего.
- Встаньте, … - вновь прозвучала моя фамилия. Я послушно встала. – Это ваша работа? – он показал мой рисунок.
- Да, - выдавила я из себя.
- Я получил ее из третьих рук, - сказал он, вновь кладя рисунок на свой стол. - И хотя она была подписана, а ваш посредник заслуживал всяческого доверия, у меня были причины сомневаться в вашем авторстве.
Я запаниковала. Неужели он понял, что я не умею рисовать людей? Но ведь в этом нет ничего такого, мне лишь показали, как это делать, научили за десять минут, а все в рисунке я сделала сама. Неужели это – криминал? Но оказалось, что дело в другом.
- Теперь, когда вы сами подтвердили, что это ваша работа, а я склонен вам поверить, вопрос авторства отпадает, - продолжил он. – Но меня сильно беспокоит кое-что другое. Ответьте, почему вы сами не отдали мне свой рисунок?
Я молчала, уткнувшись взглядом в стол.
- Хорошо, я сам скажу, - произнес он после паузы, так и не добившись моего ответа. – Ваш посредник сообщил мне, что вы меня боитесь. Это правда? – его голос стал мягче или мне показалось? Ну, тише-то он точно стал. Я, наконец, оторвалась от созерцания крышки своего стола и заставила себя взглянуть ему в глаза. Он смотрел на меня не отрываясь и, кажется, не мигая.
Несколько человек захихикали.
- Тихо! – шикнул он на них, метнув гневный взгляд. Хихиканье тут же смолкло.
- Так это правда? – переспросил он еще мягче и тише, снова уставившись на меня.
Я не знала, что ответить, и продолжала молчать.
Его лицо исказила гримаса: смесь жалости и презрения.
- Какое… - он сделал паузу, подбирая нужное слово, - малодушие! – к презрительному выражению лица добавился презрительный тон. – Я не ожидал от вас такой трусости! - Я снова уткнулась взглядом в стол. Мне было стыдно. А он продолжил экзекуцию:
- Ответьте, я очень хочу это знать: я хоть раз чем-то вас обидел? Хоть раз накричал на вас? Хоть раз поставил вам несправедливую оценку?
- Нет, - почти прошептала я.
- Говорите громче. Я хочу, чтобы ваш ответ слышал весь класс!
- Нет! – с вызовом и слезами в голосе повторила я, вновь взглянув ему в лицо.
- Нет! – повторил он мой ответ, обводя взглядом класс и призывая его в свидетели. Затем он снова повернулся ко мне. - Тогда чего же вы боитесь?
Повисла тишина. А он, убедившись, что от меня никаких ответов, кроме односложных, все равно не добиться, вдруг произнес с неожиданной горечью, растягивая слова и делая лишнюю паузу после каждого слова:
- Вы. Очень. Меня… - и пауза подольше, как будто он вновь не сразу подобрал нужное слово. - Разочаровали…
- На сегодняшнем уроке, - оторвав, наконец, взгляд от меня и обратив его к классу, начал он обычным тоном, - мы будем учиться передавать художественными средствами структуру дерева. И хотя наш урок начался немного позже обычного, я надеюсь, что вы все же успеете… Почему вы все еще стоите? – вновь обратился он ко мне. – Вы хотите что-нибудь добавить?
- В-в-вы н-н-не… ра-раз…
- Что? – прищурился он.
- …ре-ре…решили м-м-не с-с…есть, - я с трудом выговорила это и пыталась отдышаться. Фраза была слишком длинной, и для меня непозволительной роскошью было бы начать ее снова после его «Что?». И конечно, не могло быть и речи о том, чтобы произнести ее еще раз – для этого мне не хватило бы ни дыхания, ни сил. Как я уже ранее говорила, у меня были серьезные трудности с речью.
- Ах, да, - спохватился он. - Разрешаю. Садитесь. Продолжая стоять, вы вряд ли сумеете справиться с заданием. Кстати, могли бы и сами об этом догадаться…
.....................................................................................................
Школьный квинтет
У Гарри возникло отвратительное ощущение, что внутренности его плавятся. Дополнительные уроки у Снейпа – чем он заслужил такое наказание?
ГПиОФ
Миновало лето. Мы перешли в пятый класс. И опять ничего нового. До тех пор пока в конце ноября в начале второго урока (это был урок истории) не распахнулась дверь и на пороге не возник Давид Алексеевич.
- Сегодня утром в учительской был разговор о том, что учителя отпустят с уроков некоторых учеников, - сказал он, входя в класс. - Я пришел за ними.
- Ах, да, припоминаю, - ответила историчка. – Разумеется, я их отпущу. Вы уже кого-то выбрали?
- Нет, но сейчас выберу.
Он дошел до учительского стола и развернулся к нам. Медленно, очень медленно он обвел взглядом класс, всматриваясь в каждое лицо. Потом двинулся вдоль рядов, изучающе разглядывая нас уже вблизи. Закончив обход последнего ряда, он помедлил, развернулся, и, наконец, решительно направился к моей парте.
- Вы, - сказал он, опираясь левой ладонью о мою парту и чуть ли не угрожающе нависая надо мной.
- Я?
- Да. Вы пойдете со мной.
Я оглянулась на соседку по парте, ища моральной поддержки. Она смотрела на меня округленными глазами: смесь удивления, страха и любопытства. Отвернувшись от соседки, я обреченно взглянула в лицо Давида Алексеевича. Он досадливо поморщился, убрал, наконец, ладонь с моей парты и повернулся ко мне спиной.
- И еще вы, - обратился он к моему однокласснику Андрею, сидящему в соседнем ряду и на одну парту дальше от доски, чем я. - Оба соберите портфели и возьмите с собой. Сюда вы уже не вернетесь.
С этими словами он направился к двери, совершенно не заботясь о том, чтобы дождаться нас. Мы с Андреем в спешке побросали в портфели свои вещи и чуть ли не бегом покинули класс, сопровождаемые любопытными взглядами и перешептываниями одноклассников. Забегая вперед, скажу, что мы действительно не вернулись ни на этот урок, ни на следующий, да и на четвертый сильно опоздали.
Мы догнали его уже в коридоре. Он ничего не объяснял, просто молча вел нас куда-то. Наконец он остановился перед кабинетом музыки, достал ключи, открыл дверь и вошел внутрь. Мы последовали за ним.
Из кабинета была вынесена вся мебель, за исключением учительского стола, нескольких стульев и пианино. На полу в середине комнаты мелом была нанесена какая-то разметка. Возле учительского стола на штативе был укреплен фотоаппарат. Справа и слева от фотоаппарата располагались мощные лампы, принесенные из кабинета рисования. Сейчас они были выключены. Кое-что прояснилось: он собирался нас фотографировать.
- Ждите меня здесь, а я пока схожу за остальными.
.....................................................................................................
Неправильный разговор
Из сумрака донесся холодный голос Снейпа. Он вздрогнул.
- Закройте за собой дверь, Поттер.
Гарри исполнил приказ с ощущением, что сам запирает себя в тюрьме.
ГПиОФ
Андрей выскользнул из класса вслед за остальными пятиклассниками. Мы остались одни. У меня было странное чувство, что я оказалась в ловушке. И самое обидное – исключительно по собственной вине. Ну, что мешало мне еще немного потерпеть, затратить чуть больше усилий и уйти со всеми? А теперь в любом случае придется ждать Андрея.
В пальцах рук и ног началось покалывание. Неприятно, конечно, но нестрашно, скоро пройдет.
Давид Алексеевич присел на краешек стола, задумчиво уставившись на меня.
- Вы все еще меня боитесь? – неожиданно спросил он.
Я судорожно вздохнула и кивнула.
- Кажется, последние несколько часов я только тем и занимаюсь, что доказываю вам, что не стоит меня бояться, - заявил он с легким раздражением.
Я неопределенно повела плечами и принялась растирать и массировать пальцы рук. Покалывание сменилось нарастающей болью, но я знала, что скоро и это пройдет. Надо только немного подождать.
- Что это вы делаете? – спросил он, кивая на мои руки.
- Пальцы занемели. Теперь болят. Растираю, - объяснила я.
- Почему вы сразу не сказали мне об этом? - его раздражение нарастало.
- О чем?
- О том, что у вас онемели пальцы, что вы устали, что вам больно? Почему?
- Но мне не было больно, - возразила я. – Почти. И усталости я почти не чувствовала. А пальцы занемели сразу. Я думала, что так и надо.
- Послушайте же, вы! – он сорвался на крик. – У вас сейчас настолько изнуренный вид, что, если сейчас сюда заглянет кто-то посторонний, он решит, что я действительно мучаю и запугиваю учеников!
Лично я считала, что уж для кого-кого, а для него мучить и запугивать – это как раз нормально, так же нормально, как дышать, но вслух этого, естественно, не сказала.
- И хотя бы поэтому я не могу отпустить вас на уроки в таком состоянии! – продолжил он. - Что у вас сейчас по расписанию?
- Литература.
- И ведет, конечно, Людмила Ивановна!
- Да.
Людмила Ивановна была той самой учительницей, которая в прошлом году передала ему мой злополучный выставочный рисунок, после чего Давид Алексеевич на ближайшем своем уроке устроил мне моральную экзекуцию перед всем классом… Я считала, что мне тогда здорово досталось… И тут для меня внезапно дошло, что ведь ему-то тогда досталось не меньше. Людмила Ивановна наверняка в присущей ей манере мягко пожурила годящегося ей в сыновья Давида Алексеевича за то, что он «совсем запугал бедную девочку», он наверняка был вынужден возражать и оправдываться, и, конечно же, их разговор слышала вся учительская. И, конечно же, затем пошли шепотки за спиной, против которых что ни предпринимай – будет только хуже. А на уроке он попросту мстил мне за унижение, которое пережил…
Сидя на стуле посреди кабинета музыки, глядя в сильно побледневшее, искаженное гневом и – быть того не может! – страданием лицо Давида Алексеевича, слушая его громкое учащенное дыхание, я чувствовала, что прямо здесь и прямо сейчас происходит что-то очень неправильное, то, чего не должно происходить ни при каких обстоятельствах. Школа – это сложная и строгая иерархическая структура, с большим количеством писанных и огромным – неписанных правил, и все эти правила обязательно должны соблюдаться. Учитель не должен терять лицо перед учеником, не должен так откровенничать, а ученик не должен совершать открытий, подобных тому открытию, которое я только что сделала. Я невольно заглянула в ту область школьных отношений, о которых не должна была, не имела права знать. Это было очень неправильно. И вот эта неправильность происходящего пугала меня больше всего. Точнее, должна была пугать, я это понимала, но я была настолько измучена, что мое понимание никак не опускалось на уровень чувств.
Казалось, он немного успокоился и сумел взять себя в руки.
И тогда этот неправильный, нереальный, невозможный в школьной действительности разговор продолжился.
- Вы должны были… при малейших признаках усталости… и тем более боли… сказать мне об этом, - укорял он меня. - Я устроил бы перерыв для вас и занялся другими учениками, а вы бы тем временем отдохнули.
Боль в пальцах рук понемного отступала. Зато она началась в ступнях и поползла вверх. Хорошо бы растереть и ноги, но… не при нем же!
- Я думала, что вы сами объявите перерыв, когда вам будет удобно. Тогда бы я и отдохнула.
- Вы не жаловались! – возразил он. - И я считал, что все в порядке. Вы что, боялись попросить меня об отдыхе? Вы в любой момент могли мне сказать, что больше не можете!
По справедливости, я именно сейчас должна была сказать ему, что больше не могу продолжать этот разговор. Ноги уже даже не болели, а горели от ступней и до середины бедер. Я чувствовала себя беспомощной, это меня злило, и я использовала в споре самый последний аргумент, который у меня был.
- Не в любой момент.
- Что? Почему?
- Потому что я не всегда могу что-то сказать. Я думала, что все учителя об этом знают. Вы ведете у меня второй год. Должны были сами заметить.
В довершение всего заныли суставы ног. Только не это! Не сейчас! Для полного счастья мне как раз не хватало острого приступа ревматизма. Несколько месяцев назад во время такого приступа я потеряла сознание… В пионерлагере, прямо на вечерней линейке… Если боль усилится еще чуть-чуть или продлится еще пару минут, придется просить его сходить за школьной медсестрой… А мне очень не хотелось этого делать…
- Я заметил, - сказал он совсем тихо. – Просто я увлекся работой. Хотел побыстрее увидеть всю композицию целиком. И забыл, что передо мной не профессиональные модели, а обычные дети.
Учитель, оправдывающийся перед учеником… Ситуация стала еще более неправильной, чем была до того. Мне вдруг стало стыдно и неудобно за него. И я бы много дала за то, чтобы суметь в этот момент встать и уйти, но боль в ногах и не думала исчезать или хотя бы слабеть. Приходилось ждать.
- Я мог позволить себе не торопиться, - продолжил он, - делать перерывы каждые полчаса. И мы бы все успели. Директор всем вам дал освобождение от занятий до конца дня.
Я этого не знала, а он, конечно, не счел нужным нам об этом сообщить.
Квартет, квинтет и соло на скрипке
- Только мощнейшее заклятие Конфундус могло заставить Кубок забыть, что в Турнире должны участвовать три школы. Ведь чтобы Кубку не из кого было выбирать, надо иметь в школе всего одного претендента. И скорее всего, имя Поттера подложили от некой четвертой школы.
ГПиКО
Пользуясь случаем, я не смогла удержаться от вопроса, который беспокоил меня с самого начала этого странного разговора.
- А можно вас спросить, Давид Алексеевич?
- Давайте.
- Вы несколько часов доказывали мне, что я не должна вас бояться, вы сами это сказали. Значит, эту историю с панно вы затеяли, просто чтобы доказать мне… - вывод, конечно, был чудовищный, но он следовал из его слов.
Он ответил не сразу. Встал с учительского стола, на краешке которого сидел до сих пор, подошел к окну, за которым бушевала ноябрьская метель, и уставился на снежные вихри.
- Директор, - все так же глядя в окно, сказал он, - захотел, чтобы кабинет музыки был оформлен как-то… необычно. Я предложил сделать панно. Он согласился. Потом мы стали обговаривать детали. Довольно быстро возникла идея девочки со скрипкой. И я сразу вспомнил о вас. Но нечего было и думать о том, чтобы изобразить на панно только вас. Я ни на минуту не забывал о событиях прошлого года и совершенно не представлял, как уговорить вас поработать со мной. Как заставить вас сделать это, не вызывая у вас паники. И тогда я придумал выход. Я предложил изобразить ансамбль. По одному человеку из каждого пятого класса. Директор согласился и с этим.
- Но классов четыре. А нас пятеро, - заметила я. – Один лишний. Зачем вы взяли из нашего класса второго человека?
- Мне пришлось это сделать. Когда я сказал вам, что вы пойдете со мной, вы смотрели на меня так, будто были уверены, что как только мы покинем класс, я тут же съем вас живьем. И у меня были опасения, что вы откажетесь со мной идти.
- И тогда вы отвернулись от меня и выбрали первого же мальчика, на которого упал ваш взгляд, только для того, чтобы я все-таки с вами пошла, - закончила я за него. - На месте Андрея мог оказаться кто угодно.
- Так и было, - подтвердил он, поворачиваясь от окна ко мне. - Строго говоря, трое остальных тоже лишние. Всего лишь статисты.
- Понятно, - я чувствовала, что он говорит правду. И ведь свою первоначальную идею он все еще может воплотить: на первый кадрах у него только я. Если он захочет сделать панно только со мной, ему будет с чего рисовать…
От места, где он сейчас стоял, было до меня вдвое ближе, чем от учительского стола, на краешке которого он до этого сидел. Боль в ногах начала утихать, но все еще надежно приковывала меня к злополучному стулу. Суставы продолжали ныть, к тому же началась вторая стадия приступа: пульс скакал от 80 до 130 и обратно. И дышать становилось трудновато. Любое мое резкое движение спровоцировало бы обморок, это я знала по опыту предыдущих приступов, а терять сознание в присутствии Давида Алексеевича мне не хотелось. Может быть, все-таки попросить его сходить за медсестрой?
- Квартет из нас был бы еще ничего, - заметила я. – А вот квинтет получился какой-то странный: пятой участнице совершенно нечего делать. Она просто сидит на стуле.
- Уже поздно что-либо переделывать, - ответил Давид Алексеевич. – Панно будет таким же, как на фотографиях. Оно сильно отличается от первоначального замысла, но я сделал все, что мог. Что же касается другой моей цели, попытки избавить вас от страха передо мной, то тут, боюсь, у меня полный провал. По-моему, стало еще хуже, чем раньше. Не знаю, чем я это заслужил…
..............................................................................................
Продолжение и дополнения следуют.
Забавно, но именно в этих отрывках мой учитель почти все время "не в характере".
В отличие от других я знала его в двух испостасях: и в той, что он представал перед всеми, и в той, что была доступна только мне. Здесь в основном вторая. Описания первой - впереди. Впрочем, меня пугали оба его образа.
-
-
12.09.2007 в 08:52Хорошо, что у нас не было Снейпов
-
-
12.09.2007 в 15:38-
-
12.09.2007 в 19:17Хорошо, что у нас был Снейп. Потому что именно он, как оказалось, сдерживал и нейтрализовывал нашего школьного оборотня, затесавшегося среди учителей...
Анцифер, у нас НВП (начальную военную подготовку) вел ветеран ВОВ, милейший и добрейший человек и местный поэт. И, надо сказать, вел хорошо. Мы его обожали.
-
-
14.09.2007 в 23:03Согласна! Читается на одном дыхании, а наш учитель рисования была женщина и ничего интересного не происходило...
-
-
15.09.2007 в 07:15Я случайно оказалась замешана в некоторые события, значения и смысла которых не понимала.
-
-
16.09.2007 в 08:26Анцифер Моя одноклассница вышла замух за сына нашего учителя по НВП :-)